Наш современник - Салтыков-Щедрин.  Литературный сценарий в трех частях. (Выдержки). Часть 2.

“ГОСПОДА ТАШКЕНТЦЫ”. “Просветительный” бросок на юг.

ГОЛОС ЗА КАДРОМ:
- “Петербург погибал! Петропавловская крепость уже уплыла... Последний оплот! Это было зрелище ужасное: куда ни оглянись - везде дыра... Публицисты гремели...
Все чувствовали, что надо вырвать “зло” с корнем, все издавали дикие вопли... В чем заключалось зло?.. Об этом никто себя не спрашивал, не рассуждал.... Чувствовалось одно: что минута благоприятная... одна из тех минут, к которой можно приурочить какую угодно обиду, и никто в суматохе ничего не разберет и не отличит. Если ТЕПЕРЬ упустить минуту?..” Но делать то что?!

А ведь Век начался хорошо.
ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД.
Снова сокрушающий все паводок. Но совсем иной. Волны пехотинцев в выгоревших гимнастерках, с царским гербом на фуражках и панамах, волна за волной, волна за волной “заливаюющие экран”, бегут - объектив опускается... - бегут по огромной карте Закавказья и Средней Азии. Горят точки крупнейших городов.
Еривань, Нахичевань, Чикмент, Алма-Ата. Ошеломивший мир паводок как бы настигает, захлестывает их, и светящиеся точки, одна за другой, гаснут. Гаснет Еривань, гаснет Нахичевать. Бурлящий поток тушит Бухару, Ашхабад, все городки возле Аральского и Каспийского морей. Девятый вал хлещется у Гималаев, но и ему Гималаев не преодолеть. Последними гаснут пограничные Хорог, Куляб, Кушка ...
Пожелтелые листки. “Вестник Санкт Петербурга 1828 года.” Еривань- это освобождение единоверцев. “Нахичевань - выпрямление границы с Персией” - “Показали Персии кузькину мать!”...
Поток хлещет и хлещет и... продолжался, как самая распространенная песня тех лет: “На Влтаву, на Драву, на синий Дунай!”

Клики мальчишек- продавцов газет: “Белый Царь уже под Ташкентом?”
“Так взяли Ташкент или нет? Вроде бы вот-вот...”

И вдруг: “Поражение русских войск от туркмен при Геок-тене” (1880-е)
Что такое?

ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД. Старик-профессор в генеральской форме вошел на кафедру... сосредоточился на минуту в самом себе и продолжал: “СТОЯ НА РУБЕЖЕ ОТДАЛЕННОГО ЗАПАДА И НЕ МЕНЕЕ ОТДАЛЕННОГО ВОСТОКА, РОССИЯ ПРИЗВАНА ПРОВИДЕНИЕМ...”

По временам мною овладевали движения совершенно бессознательные. Я вскакивал с места и бежал вперед, сам не зная куда. Куда? Сомневаться не приходилось - призвана провидением!..
Будь у меня в руках штоф водки, я был бы способен в одну минуту процивилизировать насквозь целую палестину! Я чуствовал, что во мне сидит что-то такое, чему нет имени... или нет! Это ужасное имя есть и называется оно - разоренье! Неоткуда ничем раздобыться... Ничего у меня не осталось, кроме ужасного аппетита!
Жррррать!

И вдруг я услышал слово, которое сразу заставило забиться мое сердце.
- Таш-кент! Таш-кент! ... Жрррать! - мой школьный товарищ произнес это слово бессознательно, в порыве отчаяния...

Я прогорел, как говорится до тла. На плечах у меня была довольно ветхая ополченка. Кроме голода и жажды, ничего! На последние деньки взял себе место в вагоне третьего класса, чтобы искать счастья в Санкт-Петербурге. В Петербурге этот возглас был повторен Пьером Накатниковым - моим старым товарищем по школе. Он уже в чине штатского генерала. Занят организацией армии цивилизаторов и вербует охочих людей. Отправляет их целыми транспортами куда надо...
Как видим, никто не “стоял на рубеже” активнее, чем Накатников. Естественно, я к нему.
- Отсутствие телеги, - вразумляет он меня - вот ключ для объяснения существования народов пастушеских, кочевых. Диких, нецивилизованных... И вот появляется телега - этот неудобный и тряский экипаж! - но какую революцию он производит. Где телега, там и конюшня - простодушный пастух начинает дорожить навозом... Без навоза цивилизация бы заглохла! - и вот пастух устраиват возле него жилище и, незаметно для себя, втупает в период оседлости. Понимешь ли ты, какую радикальную реформу мы можем сразу произвести в быте этих несчастных бродяг, ничем не рискуя, ничего даже с собой не принося... кроме телеги! Кроме простой русской телеги!... - Пьер... прервал свои объяснения и ласково сказал мне. “Я сегодня же доложу о тебе нашему генералу, и мы запишем тебя в гвардию.. Впереди нас идут пионеры цивилизации. Это кровопускатели, - они прорубают просеки, да, пускают кровь. Совсем другое дело - наша цивилизационная гвардия... Они получают двойные прогонные и порционные деньги...”

Целый день я получал деньги... денег потребовалась куча неслыханная, ибо я в качестве ташкентского гвардейца, кроме собственных подъемных, порционных и проч., получал еще и другие суммы, потребные преимущественно на заведение цивилизующих средств...

Кода я прискакал, приемная зала была уже полна соискателей всех возрастов. Огромного роста молодцы все подходили и подходили. Говорили друг с другом вполголоса взволнованно и примерно одно и тоже: - Без нас дело не обойдется!
- Только зевать в этом деле не следует - не то как раз перебьют дорогу...
Мимо меня спешили, казалось, не люди, а нечто вроде горилл, способных раздробить зубами дуло ружья:
- Слышали? Нигилисты-то? ведь это, батюшка, клад!
- Клад-то клад. Только зевать в этом деле не нужно...
Я взлянул... Те же гориллы.
И вновь подошедшие: - Взял и ухватил! Потому что в этом деле главное ухватить!.. Тут даже ума не требуется. Ухватил и - баста... ПРОВИДЕНИЕ!!

Когда я приближался к приемной, гвардейский генерал распекал человечка с мятым лицом и добрыми виноватыми глазами. На рыжеватой словно ржавой шинели человечка погоны старшего офицера: “Я вам приказал... почему вы не исполнили?” - грозно вопрошал генерал.
- Ваше превосходительство, я был на месте и убедился, что указываемый вами рожон совсем не рожон...
- А разве об этом вас спрашивают? А знаете ли вы... что за подобные рассуждения в военное время расстреливают?.. Сегодня же подавайте в отставку...

Среди будуших завоевателей-цивилизаторов диких народов и знакомый мне по военному училищу красавец Амалат, получивший после выхода из училища имя Ивана и его старший брат Азамат, окрещенный там Петром. В корпусе оба отличались необыкновенной ненавистью к наукам и особенной страстью к восточной магии... ...им предстояла, конечно... видная военная карьера... но они сами испортили все дело. Однажды Амалат где-то в Польше запряг в телегу тройку жидов и одного из них загнал. А Амалат...и того пуще... И братья вынуждены были оставить полк...
Амалат при своем 3-х аршинном росте и соразмерной тучности... выражал такую угрюмую решительность, что самые невинные люди немедленно во всем сознавались при одном его приближении. Генерал полюбовался им, затем заметил, что в нашем предприятии найдется место для людей всякого роста
И вдруг покраснев, прибавил: “Господа! Я не оратор. Но, как челоек русский. Могу сказать: ребята, наша взяла - Одно непременное условие для цивилизатора - это русская душа!”
- А немцу можно? - раздался в толпе чей-то голос.
Небесная улыбка озарила лицо генерала.
- Немцу можно! Немцу всегда можно! Потому что у немцев всегда русская душа!
Наконец перепись кончилась. Оказалось 400 русских, 200 немцев с русскими душами, тридцать три инородца без души, но с развитыми мускулами, и 33 поляка... Последних генерал тотчас вычеркнул. Но они воспротивились этому.
- У нас тоже русские души!
- ... Вы католики, господа, - усовещивал генерал: - а этого я ни в коем случае потерпеть не могу.
- Какие мы католики - мы и в церкви никогда не бываем!
- А! Если так - это другое дело!..

И так, господа цивилизаторы, - на ТАШКЕНТ!
Из-за спины генерала вышел человечек в ржавой шинели, которого только что распекали. Произнес тихо, буднично: - ... Ребята! Бери у бородатых, что кому надо, но на бороду не плюй! Погладь бороду-то. Погладь!..

Снова клочок старой карты Средней Азии с еще горящим и не затухшим кружочком. Ташкент!

Провожает меня старый приятель Прокоп. Он не одобряет моего патриотического психоза и “цивилизаторских затей”. Всю дорогу кипит: - Франция выдумала две вещи: ширину взглядов и канкан. Из того числа: канкан принят Митрофаном с благодарностью, а от ширины взглядов отплевывается и до днесь со всею страстностью своей восприимчивой натуры.
Митрофаны изменились? Да они и знать ничего не хотят. Жрррать!! Лишь одно свое право упорно отстаивают - право обуздывать, свободно простирать руки, куда дозволят. .. Вчера обуздывали Чечню, сегодня Ташкент...

Не внял я Прокопу. На другой день, в шинели ополченца, отправился на железную дорогу и взял место в спальном вагоне второго класса... Через плечо у меня висела дорожная сумка, в которой хранились казенные деньги.
Рядом такие же ликующие ополченцы, открывающие сумки с припасенным запасом спиртного...
Все это я помню...
Но каким образом я оказался в Ростове на Дону?! Где моя сумка?!
Я ехал, я ехал, я ехал... Господи! Тут есть какое-то волшебство. Злой волшебник превратил в Ташкент... Рязанскую губернию...Рязанскую или Тульскую?!
Я помню: я пил...
В Таганроге меня арестовали... Где казенная сумка?
- Я помню: я пил...
Что случилось? Где я нахожусь?
Кругом меня ходят какие-то тени и говорят “стоя на рубеже...”

“Заготовление телег!!” Но ведь надобны средства, mon cher! Телега, конечно, это не бог знает драгоценность какая, но ведь надо построить ее! Где средства? Где ж средства... коли я их ВСЕ ПРОПИЛ...mon cher!



...Думающие и страждущие справедливости интеллигенты тут же бросились искать партии, далекие от болтунов либерализма; другие - крайне решительные, которым по духу и силе “цивилизовать” Ташкент..
Вечером, Прокоп подобревший ко мне, битому жизнью, умудренному, заставил меня надеть фрак и белый галстук, а в десять часов мы уже были в салонах князя Обалдуй- Тараканова.
Раут был в полном разгаре: в гостиной стоял говор; лакеи бесшумно разносили чай и печенье. Нас встретил хозяин, который произнес: - Рад-с. Нам, консерваторам, не мешает как можно теснее стоять друг около друга.
Мы, консерваторы, страдали изолированностью - и это нас погубило... Я теперь принимаю всех... Я, впрочем, надеюсь, что вы консерватор?
Хозяин постоянно был на ногах и переходил от одной группы беседующих к другой. Это был человек довольно высокий, тощий и совершенно прямой... Очевидно, тут все держалось внешнею выправкой, скрывавшей внутреннее недоумение, которое отличает людей раздраженных и не понимающих причину своего раздражения.

Общий план зала. Объектив наплывает то на одного гостя князя, то на другого.
Средним планом: седовласый младенец шамкает в испуге: - Куда мы идем?!
Снова общий план зала. Гости, один за другим, без звука, - жестами, мимикой, - повторяют друг другу одно и то же: "Куда мы идем?!!
Мы останавливаемся на мгновенье у различных столов. За ближайшим образуется патриотическое общество по самому дешевому производству, для армии и флотов, колбасы из еловых шишек и никуда не годных мясных обрезков. Тут же сочиняется патриотическое воззвание к народу с широко известными виршами:
“О Росс непобедимый,
О твердокаменная грудь!”
Гости вдруг повернултсь к одной из групп, где обсуждается какой-то явно спасительный для России прожект. Прожект о “расстрелянии”, составленный ветлужским помещиком Поскудниковым.

Поскудников горделиво читает свое произведение: - Отчего все ужасное происходит? Конечно же, от недостатка спасительной строгости. - Если бы, например, было своевременно прибегнуть к расстрелянии, то и общество было бы спасено, и молодое поколение ограждено от заразы заблуждений...
Зал внимает с надеждой: кто-то из гостей не ахает-стонет, а предлагает спасение.
- ... Конечно, не легко лишить человека жизни, но он, Поскудников, и не требует, чтобы расстреливали всех поголовно, а предлагает только: “расстреливать, по внимательном всех вин рассмотрении, но неукоснительно. И тогда “все сие” исчезнет. И лицо же добродетели, ныне потускнвшее, воссияет вновь”...
ГОЛОС ЗА ЭКРАНОМ: - И всего замечательнее то, что и вступление, и самый проект Поскудникова умещаются на одном листе, написанном очень разгонистою рукой. Как мало нужно, чтоб заставить воссиять лицо добродетели!!
В особенности же кратко заключение, к которому приходит автор. Вот оно:

ЗРИТЕЛЬНЫЙ РЯД: - “А потому полагается небесполезным подвергнуть расстрелянию нижеследующих лиц:
(Перечисление этих лиц сопровождается укрупненными планами слушающих гостей. Каждый из них по своему реагирует на близкий его душе пункт.)
...Итак, подвергнуть расстрелянию:
Первое, всех несогласно мыслящих (общий восторг).
Второе, всех, в поведении коих замечается скрытность и отсутствие чистосердечия.
Третье, всех, кои угрюмым очертанием лица огорчают сердца благонамеренных обывателей.
Четвертое, зубоскалов и газетчиков.” (общий восторг)

... Я был ошарашен.. Тихо, не прощаясь, выскочили вместе с Прокопом на улицу. - Айда к Палкину!- скомандовал Прокоп извозчику. - Ужинать у ДЮССО хорошо, когда на сердце легко... А как наслушаешься прожектов!...

Ныне я внимал Прокопу с гораздо большим интересом.
- ... Как Иван Грозный нас построил в колонну: НА КАЗАНЬ! Затем НА ЛИВОНИЮ! Так и стоим. В ожидании очередного приказа.
Нас можно легко бросить в горнило любой беды. По приказу, разумеется... Мера талантливости русского человека, скажу тебе по чести, находится в теснейшей зависимости от “приказания” - Ежели мы не изобрели пороха, то значит нам не было это приказано; ежели мы не опередили Европу на поприще общественного и политического устройства, означает, что и по сему предмету никаких распоряжений не последовало. Мы не виноваты. Прикажут - и Россия завтра же покроется школами и университетами; прикажут - и просвещение вместо школ сосредоточится в полицейских управлениях...

- Все по правде, Прокоп, а вот... Ташкент так и не взят. Шипка взята! Всенародное торжество!.. О Бухаре газеты объявили скромнее, наша она! Российская! А о Ташкенте ни слова. “Заговоренный город...”

- Ташкент еще не наш, а ташкентцы уже... вот они, - продолжил свое язвительный Прокоп. - Вчера был в итальянской опере - и вдруг увидел ташкентца, и что всего удивительнее ташкентца - французского генерала Флери... Что-то безнадежное сказывалось в его сухой и мускулистой фигуре, как будто там, внутри него, все давно застыло и умерло... кроме больших и постоянно подвижных скул ... выдающих его чувства плотоядности. Я инстинктивно обратился к моему соседу:
- Посмотрите, какой ташкентец!
И сосед меня понял...
Мы шли от Палкина, пошатывясь. Как тут не выпить? Снова на каждом шагу наслаждались разговорами прохожих такого рода:
- Я бы его, каналью, в бараний рог согнул! - говорит один: - да и жаловаться бы не велел.
- Этого человека четвертовать мало! - восклицает другой
- На необитаемый остров! Пускай там морошку сбирает-с!- вопиет третий.

- Вот они, наши доблестные ташкентцы! - печально усмехнулся Прокоп.
Они прошелестил мимо, косясь на нас, как на привидения, и остервенело браня все на свете.
Естественно, невдомек им было, - это я тоже постиг не сразу, но уж за то всей своей шкурой: Ташкент есть страна, лежащая всюду, где бьют по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем..
То-то доблестная русская армия стоит под незримым Ташкентом, а взять не спешит. Не под силу.
______________________________

Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) скончался в 1889 году. Менее З0-ти лет отделяло Россию от часа, когда фантастический прожект помещика Поскудникова, рожденный в голове великого сатирика, начал - пункт за пунктом - исполняться вживу. Правда, изменилось направление расстрельного огня.
(Но это уж непредвиденные исторические выверты...)

В пучину бед, ни раз и ни два, окунали русский народ и потому (и потому, господа!), что в России из великого Щедрина во всех школах “проходили” лишь “Сказки” и “Господа Головлевы” (Про “Иудушку”), но никогда, на моей памяти, - “ИСТОРИЮ ГОРОДА ГЛУПОВА”, - бессмертный дар Михаила Евграфовича ДУМАЮЩЕЙ РОССИИ, которая озабочена будущим страны.

В ЗРИТЕЛЬНОМ РЯДУ третьей последней части сценария, который последует скоро, “ИСТОРИЯ ОДНОГО ГОРОДА”, известная всему миру, как “ИСТОРИЯ ГОРОДА ГЛУПОВА”

Конец 2-ой части.    Читать 3-ю часть