Доехал ли Павел Иванович Чичиков... до Кремля?

Первыми высказались по этому поводу мужики на первой странице “Мертвых душ”, проводившие взглядом красивую рессорную бричку Павла Ивановича.

“Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?” “Доедет”, — отвечал другой”.

И оказался, сам того не ведая, провидцем...

Гоголевская бричка, как известно, была не простой, о чем уже полторы сотни лет толкуют своим слушателям преподаватели гимназий, университетов, советских школ. Самые талантливые из них, а также любители художественной декламации, непременно прочитают наизусть с законным восторгом: “Не так ли и ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка несешься? ...гремят мосты, все отстает и остается позади... Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа... летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства”.

У скольких поколений эти высокие слова, написанные гениальной рукой, вызывали слезы умиления и радости. Мои сверстники не были исключением. К тому же нас изумлял пророческий дар Николая Васильевича Гоголя: действительно, соседние страны косятся и постораниваются. Дают дорогу...

Вот вроде бы и ответил XX век на гоголевский вопрос: “Русь, куда ж ты несешься?” Мы росли патриотами советской Империи, приспособившей для своих целей самого Николая Васильевича, ярого ненавистника имперского разбоя, имперского чванства.

Как удавалось нашим учителям “не понять” Гоголя, обкорнать Гоголя? Отчего они не удосуживались нам напомнить и тем более помочь осмыслить: легендарная птица-тройка — высокий символ Руси — несла на себе от первой до последней страницы книги с грохотом и дымом (“Дымом дымится под тобой дорога...”) — лжеца, хитрована с лицом простодушного добряка, продувную бестию, превзошедшего почти всех остальных героев низостью души.

“Мы никогда не концентрируем на этом внимания, — сказал мне в свое время наш лектор, профессор МГУ Геннадий Николаевич Поспелов. — В литературе есть детали, а есть подробности. Это подробность. То есть, очевидная частность... Разве в ней дело?”

Мог ли ответить иначе наш дорогой Геннадий Николаевич, златоуст, университетская знаменитость, если в те дни в университете хозяйничала Лубянка?..

Что ж, посмотрим еще раз на Чичикова с его гениально написанной устремленностью. Всепрошибающая циничная устремленность его однозначна: Павел Иванович ловко, с фальшивым добродушием и патриотической озабоченностью выдает мертвое за живое. В этом смысл его существования.

Время приоткрыло многогранный, глубокий смысл чичиковской авантюры. Оно прежде всего по-новому осветило образ милейшего Павла Ивановича, который, доехав до Москвы и самолично взяв в руки вожжи, стал кровавым кошмаром советской страны.

Кто теперь не понимает: птица-тройка несла и все еще несет по нашей земле сонмище государственных чичиковых, занятых совершенно тем же самым, что и герой Гоголя: выдает оно за святую, вечную истину отравную надежду “кто был ничем, тот станет всем...”; “вечно живое” и “единственно правильное” учение о социализме в одной стране и прочие постулаты, следуя которым “жить стало лучше, жить стало веселей”; десятилетиями снимаются “невиданные урожаи” и — торжествует изобилие... танков и ракет, от которых сейчас никак не могут избавиться...

“Русь, куда ж несешься ты?”

Время ответило и на этот вопрос. По крайней мере, для миллиона демонстрантов-москвичей, поднявших над головами транспарант: “70 лет в никуда”.

Государственных чичиковых в истории России — млечный путь. Такая вот печальная подробность...

Чичиковы в литературоведении, естественно, шли плечом к плечу с чичиковыми в политике и экономике. Принцип подмены и недоговоренности, уводящий от обобщений, был заложен в систему гуманитарного образования. Этой дорожкой, сознательно или бессознательно, шли все... Слов нет, иные из литературоведов обо всем значении образа Павла Ивановича и не догадывались. Недоставало ни смелости, ни широты взгляда. Тем не менее и они чувствовали инстинктивно, что в ту сторону и вообще по сторонам лучше не глядеть...

В результате десятки лет издавалась и переиздавалась миллионными тиражами постыдная жвачка, которая отвратила от русской литературы не одно поколение.

Многотомное академическое издание послесталинских лет “История русской литературы” по сей день — пособие и опора целой армии учителей, журналистов, социологов. Гиганты русской литературы в нем все как на подбор подслеповатые недоумки.

Гоголь, утверждает исследователь, смог понять “стремление русского народа вперед... но увидеть то направление, по которому должно идти это движение вперед, не смог...” (История русской литературы, 1955, т. 7).

Федор Михайлович Достоевский в “Бесах”, само собой разумеется, выразил “предвзятую реакционную концепцию” (там же, т. 9). Иван Сергеевич Тургенев докатился до того, что пришел “к религии, о мрачной и антигуманной стороне которой он так сильно и глубоко говорил сам” (там же, т. 8). С Иваном Александровичем Гончаровым еще хуже: “Философский материализм, политический революционализм, социалистические теории остались чужды Гончарову” (там же). Мог бы стать подлинным русским классиком без малейшего изъяна Владимир Галактионович Короленко. Увы! “В. Г. Короленко стоит в стороне от рабочего движения...” (там же, т. 9). И так о каждом русском классике: “не постиг”, “не осознал”, “стоял в стороне...” О каждом, кроме, разве, Чернышевского, который (что может быть величественнее!) звал Русь к топору.

Да, классики русской литературы XIX века “единственно правильного пути” не ведали. А кто же ведал, кроме ученых-академистов, которые много лет подряд выверяли свои работы по последней передовой “Правды”? Кто они, те новейшие классики, которые, по убеждению авторов академических томов, писали на века?..

“Не надо! — взмолится читатель. — Кто забыл газетные полосы с длинными списками лауреатов Сталинских и Государственных премий по истории, философии, литературе и литературоведению?!”

Перечитаем академическое издание, в таком случае, под другим углом зрения. Размышляли ли в стихах или прозе советские знаменитости о своем месте в литературном ряду? Если размышляли, какие мысли вызывали безусловную поддержку ученых-исследователей? Отнюдь не в годы, когда звучал призыв “сбросить Пушкина с корабля современности”...

Демьян Бедный, скажем, поставил вопрос ребром: кто народнее — Иван Андреевич Крылов или он, Демьян Бедный?

“Конечно же, Демьян Бедный”, — солидаризируется исследователь с Демьяном: “В большевистской идеологии Д. Бедный видит первооснову народной поэзии”. И чтоб уж не оставалось никаких сомнений, горделиво цитирует нового классика: “Скотов, которых он (Крылов. — Г. С.) гонял на водопой, // Я отправлял на живодерню” (академическая “История русской советской литературы”. Т. I. 1958. С. 281).

Самые проникновенные строки тех лет, как мы помним, нередко посвящались именно тем, кто “отправлял на живодерню”: “Не хочу хвалить чекистов — мне дали смычок для моего сердца”, — захлебывается от счастья зек — герой Н. Погодина. История русской советской литературы под редакцией П. С. Выходцева и сорок лет спустя (Москва, 1974. С. 700) с полнейшим одобрением воспроизводит подобные театральные заставки эпохи “канальных перековок”, скрывавшие убийство десятков миллионов невинных людей. Пытается реанимировать свою “вечную правду”...

Когда я поглядываю на Монблан академических изданий, в памяти невольно возникает отец Федор из бестселлера нашей юности “Двенадцать стульев”, человек корыстный и литературе тоже не чуждый: когда печальные обстоятельства загнали его на совершенно отвесную скалу, он завершил поиски своего счастья высоким поэтическим порывом. “И будешь ты царицей ми-и-и-ра, — пел он со своих высот лишенным приятности голосом. — Подр-р-руга ве-е-ечная моя!”

Отца Федора, как известно, снимала с высот пожарная команда из Владикавказа.

Снисходительное время наконец вызвало пожарную команду и к вам, дорогие авторы академического многотомья, монографий, диссертаций, школьных учебников. Рядовые читатели, а также преподаватели русской литературы как в России, так и на Западе, хотели бы спросить вас, как скоро вы спуститесь вниз, к так и не одолевшим ваших высот Льву Николаевичу Толстому, Федору Михайловичу Достоевскому, Николаю Васильевичу Гоголю, пророчески посадившему на свою волшебную птицу-тройку Павла Ивановича Чичикова — несчастье России, ее рок?

Заждались классики.

Москва, “Горизонт”, N°6, 1991.