Анастасия. Повесть ON LINE

3. УВИДЕТЬ ПАРИЖ ... И - ВЫЖИТЬ!

Следующая неделя началась с неожиданного подарка. Ворвался, даже не предупредив звонком, Слава. Вскричал “Тысяча извинений! На секунду! Я по дороге на работу. Срочный пакет!” - и, сунув его, исчез.

Я развернул обертку, и в душе потеплело. От Савелия. Подарок. Две пластиночки-диска. C.D. Фортепианный концерт для радио, который он только что записал в Нью-Йорке. Пакет, судя по штампам, был отправлен из аэропорта имени Кеннеди. В Париж, в Париж летел! А про обещанное не забыл...

Новым эмигрантам всегда нелегко. А мои рыжие, похоже, замотаны до умопомрачения. Слава пакет сунул на бегу, Савелий - не лету...

Пока налаживал проигрыватель, пробежал взглядом рекламку на “диске” о том, что этот концерт московского пианиста исполнялся в последнем турне музыканта по Италии, Греции, Германии, Японии и что С. Лазарев окончил московскую консерваторию по классу фортепиано профессора Кацеленбогена...

Спасибо, нет отметки, что последнее турне Савелия было ровно десять лет назад, а вторично, международное турне КГБ не утвердил: всемирно известный профессор Каценеленбоген был, как посетовал Савелий, “человеком святым, но не пробивным...”

Поставил CD - Шуберт “Die Forele” и с первым аккордом будто по весне лесной ручеек зазвенел. И все зазывнее, громче. Как под горку звенит. Веселый ручеек и памятный мне, наверное, с детского сада, где мы, детишки, пели хором под этот влекущий за собой, набирающий силу, солнечный “Forele”...

А что мы тогда пели? Какие слова? Наверное, из Гейне...

Остановил диск. Залистал Гейне. “Путешествие в Гарц”, “Новая весна...”

Не нашел сходу. Полез в интернет. Поискал “Шуберт. Die Forele”

Конечно же, есть слова. Но... по японски. Господи, да что же это такое? Только по японски! Одни лишь японцы озабочены тем, что ложится на детское сердце. Великая нация! Не случайно, пришибленный идеей “избранности” израильский ученый считает японцев потерянным в веках иудейски коленом...

Но... по правде говоря, я никогда еще не слышал в романтически-легкой весенней мелодии “Forele” столь тревожного “стокатто”, будто исполнитель ждал эту весну настороженно и опасливо...

Еще раз взглянул на рекламку диска. Да-а...Видать, так измолотили тогда Савелия, что он, то ли осмысленно, кому-то на зло, то ли инстинктивно выбрал давней своей победы ... Фауста, продавшего душу дьяволу.. Гуно. Вальс из “Фауста...”

Переключил на Бетховена. “Лунная”. Все досужие мысли исчезли в дыхании бетховенской ночи.

Но ... педаль Савелий нажимает в местах необычных. Как бы с поправкой на бетховенскую глухоту, что ли, в партитуре упустившую педалирование? У Ицхака Перельмана, как считают музыковеды, идеального исполнителя бетховенской “Лунной”, она звучит несколько иначе, без вызова ночному Божеству, выглянувшего вдруг из-за туч, - желтолицему круглому Божеству, кого-то и пугающего...

Я не музыковед. Мне с ними не спорить.

Савелий звучит свежо. По своему. Для меня достаточно.

Дослушал “Лунную” умиротворенный. Тревога не ушла, но притихла...

“Виртуоз ты рыжий”. Действительно.“Наш Бетховен” - иркутяне попали в “яблочко”. Дай Бог тебе в Париже удачи. Это было бы трижды справедливым.

Бережно спрятал дареный диск в прозрачную обложку из стеклопластика, подумал без обычной своей усмешки закоренелого атеиста: “Верил бы в Него, помолился бы за Савелия...”

Савелий появился дня через два. Позвонил с аэропорта. “Я в торонском международным. Можно сразу к вам?”

Только он переступил через порог, я не выдержал: - Со щитом или на щите?!

Пухлая губа Савелия отвисла безвольно - не то в горестной улыбке, не то в раздумьи. В углу рта темный подтек. “Господи, неужели закусил до крови...” - мелькнуло у меня.

- Сам не знаю, Григорий Цезаревич! Скорее всего, не пришелся ко двору. Хотите все по порядку?..

Постараюсь воспроизвести рассказ Савелия дословно.

- Дал я Анастасии “мыло”. По ее адресу в интернете, не ведая, подлинный это адрес или “липа” - спасение от супер-патриотов, выгораживающих власти что бы они не вытворяли. Сообщил, что буду пролетом одни сутки в Париже. Что я давний ее почитатель. “Freeman” из интернета “Московских новостей”. Был бы рад повидать ее, дорогого мне человека, “неистового Аввакума”, как называют ее и друзья и враги. Буду в такой-то день и час в кафе у площади Согласия. Кафе выбрал маленькое, без туристской толкотни. Сел у окна, в самом углу, заказал бутылку мартини. Пригубил и отставил бутылку - не до нее. Дверь кафе со звоночком - мог бы и не пялиться на нее безотрывно. Гляжу, как завороженный... Входят сплошь мужчины, женщина с мальчиком. Все окоченели, хотя какой в Париже мороз!. Женщина стряхнула со шляпки капли воды. Потирает руки. Видать, даже минус один-два для Парижа - сибирский мороз.

Никто в мою сторону и глазом не ведет. Неужто адрес Анастасии был просто-напросто отлупом для интернетовской братии... Вот, наконец, вроде бы она, моя девчушечка. Ох, нет, не она. Коломенская верста! Баскетболистка!.. Да нет, она “коломенская верста” рядом, с крошечным, с боксерскими плечами, парнем в спортивной кепке, прохромавшим вслед за ней. С ними старик в полковничьей папахе, нос крючком, скулы вразлет, татарские - явно русак..

- Ах, вот она какая! Девушка-чернавушка из русской сказки! А, может, турчанка или чеченка. Нос добрый, кавказский. С горбинкой. На плечах легкий спортивный плащ цвета весенней травы. Метнула огненным глазом в мою сторону. Как выстрелила. Я не жив-ни мертв. Заказали они кофе, чуть отогрелись. И вдруг все трое разом, как птицы, вспорхули. И вылетели.

У меня сердце упало. Все! Не видать рабу Божьему Савелию счастья! Какого лешего летел через океан?

Метнулся к окну, вижу: подходят к зеленому “Ситроену”, открывают дверцы... Я метнулся на улицу. По счастью, рядом такси. Взялся за ручку двери, а за ней р-р-р... Бульдог лежит возле шофера, на сиденьи. Вроде дремлет. Я повалился на задний диван, сказал четко, по военному: “За этим зеленым “Ситроеном”. Не оторветесь - оплата двойная!”

Сумасшедшее парижское такси. Останавливается перед каждым зеленым светофором, сходу проскакивает красный. Главное, мой зеленый “Ситроен” впереди...

Где мы? Елисейские поля - мимо. Триумфальная арка, обогнули и - мимо. К Булонскому лесу, что ли?

Остановились, как вкопанные.

- Вон, ваше авто, служба! - недружелюбно пробурчал шофер. - Где мы, отец?

- Париж, служба! Метро “Ля Дефонс”! По вашему, “охрана”!

Из “Ситроена” выбралась, пригибаясь, только Анастасия. Остальные тут же умчались.

Анастасия исчезла в арке двора, ищи-свищи. Увидел пальто а клетку у парадного с треснувшим стеклом.

“И тут дверь со звонком?!”

На звонок выглянула старая заспанная консъержка .

- К кому, молодой человек?

- К Анастасии! - брякнул я, хотя и понимал, что здесь никакая она не не Анастасия , это только ее “ник” в интернете Анастасия...

Консъержка взглянула на меня холодно, настороженно. У меня вырвалось обнадеженно: - Да вот, только что она прошла!

Консъержка усмехнулась, неторопливо поправила на плечах облезлую лису: мало ли как называют себя своим мужчинам молодые француженки! Покрутила телефон:

- Лола, к вам мужчина, обозвавший вас с тяжелым русским акцентом Анастасом... Да-да, рыжий. Как огонь в камине... Нет, по моему, трезв. Вот только... у него страшновато огромные руки. Как грабли.Я таких рук боюсь с детства... Спросить, кто грабли по профессии?.. Говорит, пианист .. Считаете, у пианиста и должны быть грабли?

Сама спустилась Лола. Рослая девчурка, выше меня, а во мне метр семьдесят. Плащ расстегнут. Юбочка короткая. Ноги длинные. В России мужланы шутили, такие ноги идут прямо от горла. Стрельнула глазом в мою сторону. Глаз и впрямь турецкий - антрацит с проблеском. Протянула ладошку. Ладошка детская, а пожала руку по мужски. С силой. Усмехнулась: - Действительно, “грабли”.

В лифте зеркало, вижу свои растянутые в идиотской улыбке губы. Хочу сомкнуть их - не могу.

Поднялись на последний этаж. Под самой крышей светелка. Тут же, при ней кухонька - двоим не повернуться. На стенах, на столике фотографии. Анастасия в гоночной лодке. В “шестерке”, в “спарке”. Вот получает какую-то нелепицу из стекла, отдаленно напоминающую Эйфелеву башню - видно, спортивный приз.

- В лифте видела ваше отражение в зеркале, - усмехнулась. - У вас была улыбка на все восемнадцать этажей. До самой крыши... Что, я оказалась непохожей на описания “гебульников” из интернета?

Я как-то сразу расковался.

- Не вспоминайте их на ночь глядя, - сказал почти весело. - Но, признаюсь, не представлял вас такой... - Какой?

- В СССР, в множестве “Парков Культуры”, стояла скульптура. Девушка с веслом. Ростиком этак метра в три. И вдруг вы та самая, только уменьшенная, девушка с веслом. Именно каменным веслом вы наших “гебульников” и охаживаете. Славно!

Засмеялась настороженно:

- Комплимент весьма сомнительный. Но не злой... - Сбросила с плеч свой легкий плащ, осталась в шерстяном спортивном свитере с надписью белой вязкой на всю грудь “Franc”. И сходу: - Что привело вас ко мне, странный молодой человек?

Меня в дрожь бросило. Сразу ляпнуть: мол, так и так? Мечтаю...предлагаю... Чушь! Высмеет. Мол, столь дорогие подарки не принимает... А ответа ждет... Рванулся вперед шуткой:

- Я - влюбленный антропос!

Засмеялась. Улыбка детская, искренняя. Огромные глазищи потеплели. Сказала тихо, уже без улыбки:

- Не ново. Но любопытно... Я знаю “страсти по Матфею”. Но... по интернету? Что же вас привлекло?

Сказал, как в реку бросился:

- Единство душ, как я думаю...

Молчит, взглянула пристально, как в душу выстрелила. Ох, не верит Лола сомнищу и парижских и залетных “антропосов”, которых вокруг нее, наверное, считать-не пересчитать... Наконец, молвила:

- Как вас зовут, дорогой антропос?... Савелий, единство душ... в чем?

- С вашей вовсе недетской ненавистью к “гебульникам”, с вашей яростью к ним, прохвостам по найму ... эти ваши чувства со студенческих лет разделяю...

Лола, поверьте, я не комплиментщик по натуре и сейчас вовсе не шучу. Я в восторге от “безумного протопопа Аввакума”, как крестит вас это смрадное гебульное болото. За вас хоть в огонь!

И вдруг снова детская улыбка:

- Странный какой-то влюбленный... генацвали, как сказала бы моя мама.. Таких действительно еще не было... Ладно, попьем кофе, генацвали. У меня в зернах. Турецкое.

Я выдавил из себя. Голос у меня какой-то сиплый, противный до нельзя:

- Можно один-единственный вопрос? Я вас знаю, возможно лучше, чем самого себя. Одного не ведаю. Вы девушка-чернавушка из русской сказки? Или... чеченка? Грузинка? Турчанка?

- Сразу ясно, из России человек. Да еще “самый-самый первый среди неравных!”... Какой первый вопрос у него вырвался? Каких вы кровей?

Ох, свернули русским мозги набекрень... Генацвали, а если я турчанка? Или гречанка? Что вам? Может быть, вы исследователь-социолог? Хотите постичь, от каких корней ветвится моя любовь к гебне ...что ее питает?

- Да нет, дорогая... любимая ... Анастасия! Полукровки, по наблюдениям историков, самые талантливые люди на земле. Вот и вы - Лола!..

- Лола!.. Ну и что? Так захотела мама. Она с Большой Грузинской улицы. Есть такая в Москве, у Белорусского вокзала... Простите, я займусь кофе.

- Лола, милая, я не принес даже бутылки вина. Летел на крыльях. Можно, сбегаю а магазин? Одна нога тут, другая...

- У меня полон холодильник. Но все сырое. Готовить собираюсь завтра. И... хорошо бы нам ... обойдись без вина - Лола, так давайте я приготовлю?

- Вы?!

- Лола, я ста... закоренелый холостяк. И почти все время в разъездах, в турне. К сожалению, я не в силах возить с собой по России концертный рояль, но добротная чугунная сковорода и кастрюля путешествуют со мной. Всегда... А что на вашей кухоньке?.. Можно взглянуть?.. Алюминий? Ни в коем случае! Аллюминиевая посуда отбивает память... И так, что вы предпочитаете на ужин, Лола? Рыба или мясо?.. Медлите? Ну, дайте человеку шанс!.. Лола, в этом главная причина просперити Соединенных Штатов! Человеку, какой он ни есть, дают шанс!

Лола засмеялась, махнула рукой:

- Ну, рыба!

Дальнейшее Савелий поведал мне свое так нервно-взвинченно, с бездной восклицаний и неуверенных вопросов, так ли он сказал Лоле про то или это? что я решил, для краткости, да и большей четкости излагать рассказанное им то непосредственно от самого Савелия, то как бы со стороны.

Савелий заработал на кухоньке, вскидывая нал головой руки, пассами эстрадного фокусника. Щелчком сбил крышку с майонеза. Обмазал майонезом нарезанные кусочки салмана. Несколькими стремительными движениями нарезал морковку, накрошил лук. Налил в кастрюлю воды, ткнул ее на плиту, чуть подкрутив горелку и плотно закрыв кастрюлю крышкой. И все это, Лоле казалось, во мгновения ока.

- Дорогой Савелий, так вы повар?

- И повар тоже, Лола. И еще остается время поддерживать вас в интернете...

- Так вы кудесник, месье?

- Нет, лучше остановимся, Лола, не на “месье”, а на “геноцвали”. Это и вам, и мне роднее? А как вы насчет блинчиков, Лола? Сображу их, пока катрюля не споет о своей готовности... - Увы, у меня нет дрожжей.

- Лола, зачем кудеснику дрожжи? Миксер есть? Вливаем туда... Лола, вы у кудесника на подхвате! Хорошо? Прошу - одно яйцо. Стакан молока. В темпе, Лола! Стакан или пригоршню муки. Не вижу кукурузного масла!.. Во-обще нет! - Господи, как она тянет гласные, Умереть можно!.. - Нет гербовой, Лола, пишем на простой...

Пока Савелий заполнял миксер и сбивал смесь, на огне раскалялись две брошенные на огонь аллюминиевые сковородки.

- Половник! - тоном факира потребовал Савелий, и стал наливать половником поочередно на одну, затем на вторую сковородку. Налив обе, тут же переворачивает готовый блинчик первой сковородки на другую сторону... Когда начинает румянится и второй, снимает готовый, хорошо поджаренный блинчик с первой... И пяти минут не прошло, на столе, перед изумленной Лолой, гора блинчиков.

- Савелий, куда я дену этот замечательно пахучий Монблан?

- Завтра двинем с вами с лоточками к Собору Парижской Богоматери, богомольцы голодны, как черти. Все расхватают!

Лола расхохоталась. А потом как- то присмирела, в изумлении. Движения Савелия были так артистичны, стремительно-точны, что она не успевала уловить, когда он добавлял чуть-чуть соли, когда сахара...

- Ну вот, и рыба о себе заявила! - почти торжественно объявил Савелий. Как пахнет! Что там знаменитые чеховские жареные гуси...

- Ой, у меня осталось немного красной икры! - вокликнула Лола

- К блинчикам пойдет! Можно и сметаны! Можно и творожку!.. Ну, так, заключил Савелий, когда они мыли руки после еды, - Лола, я вам подхожу... - помолчал... - в качестве повара? - И почувствовал, от неслыханного внутреннего напряжения, которым жил все эти минуты, чуть-чуть кружится голова...

- Савелий, - сказала Лола, когда он утомленно присел на краюшек стула, - а старуха консъержка не спутала? Вы сказали ей “по-овар”, она передала “пианист”.

Савелий как-то сразу развеселился.

- Конечно, старуха спутала! Но, Лола... все в свой черед. Я сдал вам зачет, а может быть, даже госэкзамен на шеф-повара. Теперь, когда шеф хорошо поел и в пальцах восстановилась прежняя сила удара, он, наглец и виртуоз, как и все шеф-повара, попробует сдать экзамен и на пианиста... Если в углу комнаты дейстательно заслуженнй старик “Беккер”, прикрытый вами кружевной дорожкой, а не книжный шкаф и не швейная машинка, как в моих российских турне случалось, я могу попробывать. Как вы на это?

- Савелий, если вы пианист такого же класса, как повар!... - И улыбнулась гостю привычно- вежливо: - Прошу!

Савелий был уже возле пианино, бережно снял кружевную дорожку, открыл крышку. “Мда-а! Хреновое пианино! Такое же, какое было в Малеевке, пока писатели не разжились концертным роялем. Хуже! Ми-диез явно фальшивит. “Ля” -бемоль вообще запало... Ч-черт”. Такое и покупалось дочкам, чтоб они учились барабанить “для приманки петухов”. Ну, Савелий, какое есть, такое есть! Давай, раб Божий!

С первого аккорда Лола поняла, с кем имеет дело. Привстала в радости и удивлении, да так, новерное, все начало программы и простояла...

- Ну, я в час десять минут уложил всю прогамму. Как на Нью-Йоркском радио, - И Савелий опять заговорил суматошно, с пулеметноой скоростью, перескакивая с одного на другое. - Встал из-за рояля. Опустил руки. Повернул голову. Она рядом стоит, касаясь меня грудью. Груди тугие. Девчачьи. Торчком из-под джемпера... Как током меня пронизало. Глазищи огромные. У самого моего лица. И, видит Бог, не преувеличиваю, не глазищи - угли с огня. Насквозь прожгли. Обхватил ее сильно, по мужски. Поцеловал. Не отвернула лица. Не подставила щечку, как обычно бабье. В губы поцеловались. От губ пахнуло детством. Парным молоком. Сердце зашлось. Прижал к себе изо всех сил, готовый, конечно же, на любой безумный поступок.

Бывал я в таких ситуациях, Григорий Цезаревич. В разных городах и весях. Чего уж тут мужчине думать! Подымай на руки и неси, как честный военный трофей, - на кровать или диван...

Но тут трофей бесценный... Любимый больше жизни! Трепет сердца. К тому же крутой, непредсказуемый “протопоп Аввакум”, и я, не осудите, Григорий Цезаревич, заколебался... - А она, не отстраняя меня, протянула руку к стене. Оказалось, к телефону. Взяла трубку. И не сказала, пропела кому-то возбужденно, низким неведомым мне гортанным голосом:

- Жак! У меня го-ость. У него завтра утром самолет в Нью-Йорк. Может он но-очь переспать у тебя?.. Выезжай! - и, уже отстраняясь от меня: - Переночуете у брата. Хорошо?

Видно, я, рыжий, чужой, слюнявый, да к тому же старый курильщик, насквозь провонявший табаком, был ей неприятен или она что-то уловила в моих щелках-гляделках... В общем, понял я в досаде, Шуберта она поцеловала, а не меня...

И снова не сказала, а пропела: - Знаете, Савелий, вы мне доставили сегодня сто-олько радости, что с моей стороны... нет, вернуть вам тот же восторг не могу, вы - бурный талант, а я рядовой гуманитарий, славист, но проводить вас домой без какого-либо памятного подарка, тем более, для такого необыкновенного гостя - свинство...

По чести, я бы должна показать вам Париж, хотя бы туристский Париж, суетной Монмартр живописцев, где я жила, когда только приехала, в 50 метрах от Секре-Кера, особенно люблю маленькие улочки на обратной стороне холма, в стороне от типовых туристских маршрутов... Надо бы, конечно, взглянуть вам на Латинский квартал, где знаменитая Ротонда, помните, как она вкусно описана Ильей Эренбургом, - не до остывшего кофе художнику, когда удается новое “масло”! - тут и началсь чудо импрессионизма - Мане, Сюзан, Дега... Там, на улочке 16 века, жил Хэмигуэй, описаший ее в “Празднике, который всегда с тобой”. В Латинском квартале, наконец, и Сорбонна, в которой учусь.. Нет, - вздохнула с сожалением, - не успеем. Зима! Конечно, зима в Париже- сами видели - московские конец октября-ноябрь, сыроватая осень, - не закоченеем. Но темнеет так рано...Можно, конечно, посидеть в ресторанчике “Прокоп” 17 века, где висит трехуголка Наполеона, и стоят на полках книги из библиотеки Дидро... Знаете что! - воскликнула возбужденно, подняв руки над головой: - я покажу вам “мой Париж”. Это самое лучшее, что есть у меня! Да, именно “мой Париж!”.. Жак согласится. Он так любит это место...

В кафе Жак казался мне крошечным, “метр с кепкой”, вблизи этого ощущения не было. Мясистые нос, губы. Лицо, видно, отцовское, - будто растянуто острыми скулами, колесо, а не лицо - ширь ты российская.. Жесты энергичные. Не минуты покоя.

- Пошли!

Забрались в зеленый “ситроен” Жака.Через четверть часа подкатили к Нотр-Дам, в сумерках, показалось, еще более таинственный. Бросили в переулке машину. Двинулись туда, куда помчался, впереди всех, Жак. Обошли Нотр-Дам, взглянули с глухой “спины”, там парк.

- Сюда туристы не ходят, - сказала Лола и засмеялась, поняв, видно, что начала, как заправский гид, выискивать достоинства “своего Парижа”, еще не дойдя до него.

- Я спросил, как вам тут, Лора, в чужой стране? Прижились-нет?

- Она мне не чужая, Савелий. Она мне на душу легла, - как родная, как будто я домой наконец вернулась, словно жила здесь в прошлой жизни. Добрая, теплая, чудесная страна из сказок Шарля Перро, с замками, башенками, с цветами и черепичными крышами. А какие тут пригороды! Во ле Виконт много красивее Версаля... По чести, Савелий, жить здесь уютно и празднично, люди добрые и веселые, - я и сама такая, всю жизнь хохочу. Нет здесь злости и агрессии, разлитых в воздухе, от которых я так устала в России, когда надо себя зажимать в кулак, выходя из дома, каждую минуту ожидая грубости, пьяного нападения, чужой злобы и зависти. Внешность у меня европейская, но с юга Франции... В Париже принимают за итальянку или француженку из Ниццы или Марселя. В России последних лет любой подвыпивший оратор непременно обзывал меня для начала беседы если не “жидовкой”, то чеченкой... И какая тоска охватывает, что в России, где остались самые близкие тебе люди, все так же... Нет, не так же. Все хуже и хуже! Гебуха, как напалмом, выжигает честные газеты, телевиденье. Самою совесть человеческую выжигают. Оподляют страну... Или прав бесноватый Арье с его демонстативным ником “ЖИД”, все дело не только во властях, а в самой природе русского народа, вконец затурканного, “осовеченного”, у которого без ошейника шея мерзнет? Не хочу в это верить, ведь я сама - тоже русский народ, только не советский, а антисоветский. “Без меня народ неполный”, как Андрей Платонов писал...

- Мы куда, на мост? - мрачновато перебил я.

- Нет, это мост на остров Святого Луи. Там гнездятся богачи, которым древний Париж до лампочки. Мы останемся здесь, на острове Сите.

Ну, притопали на набережную.Она уводит куда-то вниз, к реке. Еще ниже - по выщербленной каменной лестнице.. Я подскользнулся на сыром, Лола подхватила меня под руку. Увы, только на секунду, пока пошатывался. Ветерком пронизало так, что начал поеживаться.. Оказалось, мы у самой воды. Сена - с двух сторон.

- Это уровень времен Парижа под властью римской империи, - начала Лола. - . В первом веке тут поселились французские короли.

Мостовые мощеные, вечные, булыжник не российский - плоскими квадратиками. Плакучие ивы у самой реки.

Город со всем своим сумасшедшим гулом где-то высоко.

- На пять метров выше, объяснил Жак.

А здесь - тишина. Дальний гул ее лишь подчеркивает. Серая, на уровне глаз, вода, видно, поглощает шум...

Над головой - низкий давящий каменный мост. Оказалось, самый старый каменный мост Парижа. Прямо за спиной глухая стена Дворца Юстиции. Древний замок с башнями... Возникает, как бы само собой, почти физическое, до оторопи, ощущение полной уединенности от “верхнего Парижа”, от его бешеных скоростей, полицейских сирен и других причуд цивилизации. Ты наедине с самим собой.

Охватывает чувство полной твоей защищенности, неприкосновенности и... даже какой-то пасторали. Неподалеку, под ивами, на скамейках, молодежь в обнимку. Целуются, ни на кого не озираясь. Видно, это их святое место. А, когда оглядишься, осмысливая окружающее и пытаясь на чем-то остановить глаз, к тебе подступает своими сырыми древними, в подтеках, стенами ...средневековье. - Жуть! - сказал Савелий, и поежился.

- Мы в самом центре Европы, - торжественно пояснила Лола. - Площадь Дофин. Оазис истории.

Уселись на скамейку под липой.

- Кому памятник? - поинтересовался Савелий...

- Генриху 4-му. Королю Наварры?

- Ох, у меня все Генрихи, со школьных лет, на одно лицо...

- Что вы! - удивилась Лола , - Этот, закоренелый протестант, произнес свое историческое “мо”. “Париж сто-оит обедни!” И проснулся уже католиком. Забыли? Не может быть!

Савелий молчал. У него в ушах звучал низкий, вибрирующий голос Лолы. Этого ему было вполне достаточно.

- В нашей семье у каждого своя собственная история, - торопливо заметил Жак, опасавшийся, что гость из Америки может обидеться. - У меня французская история начинается здесь с великой Симоны Синьоре, которая тут жила... А Лоле здесь наверняка слышится Бах...

Лола засмеялась.

- Я, Жак, еще живу Шубертом, который подарил мне Савелий. Божественный подарок!.. Савелий, я не шучу. Вы не знаете себе цены. Я пела про себя даже песенку о форели: “ ...резвясь в прозрачном ручейке, летела, как стрела”.

- Я жил Шубертом, - не сразу откликнулся Савелий, - но, признаться, никогда не видел самого стихотворного текста, положенного композитором на музыку. Когда-то спрашивал в библиотеке московской консерватории - не нашли...

- Естественно, - усмехнулся Жак. Слова песенки были совсем не ко времени. Вполне забытый нашим веком поэт Христиан-Даниел Шубарт, провидевший историю на много веков вперед, задержался навсегда здесь, внизу, под ногами парижан, на историческом пятачке. Там, где в мире были силой величайшие Иесус Христос, Будда и Иегова. У каждого свое. Где люди еще свято верили.. А там, - Жак поднял руку вверх, где над головой шуршала шинами, звенела улица, - там не верят ни во что! Там, наверху, думать некогда!.. А здесь, при свечах и первых Людовиках, понимали все. И даже оставили прямое свидетельство об этом... Не верите? - Жак усмехнулся, и, подняв руку, как бы требуя внимания, начал дикламировать мрачновато и басовито:

- “...А рыбак с его удочкой.
Стоя на берегу,
хладнокровно наблюдал за весельем рыбки..
И я подумал: (слушайте! Слушайте, говорит наше “темное” прошлое!) пока вода чистая, не поймать ему эту рыбку.
Но ВОР не хотел больше ждать,
И замутил воду, подсек удочку.”

- Боже, да это вполне наша история! - воскликнул Савелий. -

“...И форель затрепетала на крючке... - продолжил Жак -
Моя кровь вскипела,
когда увидел, как предали рыбку.”

- Бог мой! - вырвалось у Савелия. - Надо иначе играть Шуберта. Как современную трагедию! Теперь понятно, почему московская консерватория не очень старательно хранила его поэта Христиана-Даниеля Шубарта. Там еще долго мутили воду, чтоб поймать свою форель...

Когда прикатили к Жаку, Савелий, пока ему стелили на диване, пришибленно сидел на его кухоньке. “Лола не дала своего телефона. Не дала телефона!” Может, просто забыла? Попросил у Жака: “Хотелось бы позвонить Лоле с аэропорта...” Получив заветный номер, ожил, поинтересовался, нельзя ли самому взглянуть на тексты “Фореля”. Неужели о рыбаке, замутившем воду, этот едва ли не средневековый Христиан...как его? высказался о рыбаке, предавшего живое, столь прозорливо-многозначительно: вор?!

Жак щелкнул выулючателем, загорелся экран компьютера. Через минуту был уже отыскан Шуберт, “Форель”, а вот и тексты двумя столбиками. На древне-немецком и древне-английском. Французы “Форель” своим вниманием не удостоили, не говоря уже о русских... Савелий сразу разглядел в английском столбике слово “thief”. Вор! Та-ак, все знал этот едва ль не средневековый Христиан... Понимай он, Савелий, тогда, на консерваторском дворе с лакировочным советским памятником вдохновенного Чайковского, что вокруг Чайковского все то же средневековье, где с еретиками разговор короткий, он бы, тогда молодой аспирант, наверное, вел бы себя иначе...

С любопытством оглядел комнату, в которой стоял компьютер. Книги, как у Лолы, по периметру. Только у нее российские подписные издания. Толстой, Щедрин, Чехов. Бездна каких-то справочников на английском, французском. А здесь?

Целый стеллаж книг по восточной философии. И по какому-то даосизму, и по суфизму, и по шаманизму Юго-Восточной Азии.

Другой стеллаж - “Философская энциклопедия”, ряды журналов “Вопросы философии”, “Философские исследования”, “Человек”, журнал буддийской философии “Гаруда”, старые журналы “Автоматика” Института кибернетики АН Украины, серии “Труды по знаковым системам” и “Труды по востоковедению” Тартусского университета. Две полки в шкафу - книги Ю. Лотмана, А. Пятигорского, А. Сыркина, В. Топорова, Г. Померанца, Б. Дандарона и других авторов, которых он, Савелий, как сказал некогда поэт о самом себе, ни при какой погоде не читал.

На единственной полке под стеклом, вроде бы на самом почетном месте, несколько старых, похоже, зачитанных, а затем переплетенных в пластик книг. Автор один и тот же - Дандарон...

- Почему я об этом Дандароне даже не слышал? - спросил Савелий простодушно.

Жак усмехнулся недобро:

- Вы ведь музыкант? У вас другая сфера интересов.

А здесь... хотите иметь представление? Здесь просветлённый Бидия Дандарович Дандарон. И, естественно, что вы о нем даже не слыхали. Он подобно моему учителю академику Акселю Ивановичу Бергу, известному кибернетику, - лагерник. Можно даже сказать, вечный лагерник. Вечная жертва ГБ. Не думайте, что преувеличиваю! Бурятский лама Дандарон провел в сталинском ГУЛаге пол жизни. Сперва его арестовывали в 1937, в общем потоке священнослужителей всех религий. Это первый круг. Затем по второму кругу - в 1947. Отсидел в тюрьмах и лагерях 15 лет!.. В 1956 полностью реабилитирован, как ни в чём ни бывало. А в 1972 начался третий круг: КГБ снова арестовал 58-летнего старика ...Тоже как бы ни в чем не бывало. На этот раз по “религиозной” 227 статье..

Только представьте себе: буддийского священнослужителя посадили за служение религии, которую он с детства исповедовал! Это все равно, что посадить русского попа за то, что он в церкви размахивает кадилом и поет “Со святыми упокой!”.. Умнейший был человек Бидия Дандарович! Коммунисты боялись его духовного влияния не только на буддистов-бурят, но и на научную интеллигенцию СССР. Его учеником был и ваш покорный слуга, в том числе... Ещё в конце 1950-х Дандарон начал создание своеобразного “необуддизма” - синтеза буддизма с идеями современной философии и физики. За что и умер в советском концлагере - в 1974 году.

Дикая страна, варварский режим!

Жак показал рукой на забитый книгами шкаф в углу - А тут меня - герои разгромленной Сталиным кибернетики. По сути, разгрома руками ГБ будущего России... Да вы взгляните сами, если хотите. Хотя бы на дело Дондарона. Вот... - Жак снял со стеллажа и протянул Савелию книжку: Елена Семека “Дело Дандарона: Материалы”, Флоренция 1974, - То же самое издательство, что выпустило в 1974, год насильственной смерти Дандарона в брежневском Гулаге, “Большой террор” Роберта Конквеста на русском языке...

У остальных ученых востоковедов судьба сходная. Спаслись немногие.

Известному ученому и философу Пятигорскому, например, удалось эмигрировать в 1979 году, с тех пор - профессор Лондонского университета. Востоковеды все были знакомы и связаны друг с другом . И Пятигорский, и Сыркин, и лингвист и культуролог Юрий Лотман, и, коненчно же, просветлённый Бидия Дандарович Дандарон... Дондарона, увы, знают только буддисты.

- Так вы - буддист? - спросил Савелий.

- В некотором роде, - усмехнулся Жак, - Но по чести, я - просто вольный мыслитель, каких немало было на Руси издревле. И сейчас таких пока что извести не удалось, насмотря на все старания...

Звякнула дверь.

- Пришел отец... Удалось его недавно вытащить. - Жак окликнул отца, чтоб познакомился с русско-американским гостем.

- Трудно я уезжал из России, - сказал отец, снимая с головы полковничью папаху.и его широкоскулое, с “татаринкой” русское лицо стало на мгновение виноватым.

- Не выпускали?

- И это было. Я был професором в ВАФе. Преподавал высшую математику... Не знаете, что за аббревиатура “ВАФ”?.. Военная Академия Генштаба имени Фрунзе...

- Секреты вас держали?

- Какие секреты в моей математике!... Нет, не только секреты держали. Вся жизнь там. Война...Блокада... Решился все же. Тут дети, внуки...

Жак усмехнулся:

- Внуками у нас еще не пахнет..

- Растет наша Лола...

Жак усмехнулся скептически:

- У Лолы, по моему, голова занята другим. Долго ждать, отец.

- Торопить не будем. Кончит Сорбонну и, как говорится на Руси, в подоле принесет.

- Лола ваша родная сестра? - шопотом спросил Савелий, когда отец ушел.

- Сводная. Отец общий. Лола от второго брака..

- С Больших Грузин, - сказал Савелий, и оба засмеялись...

Жак прохромал на кухню, и Савелия вдруг как током пронизало, дошел до него вдруг смысл всего, что ему раскрылось здесь, в кабинете Жака. Кибернетики, буддисты.. Если Жак считался в СССР буддистом... с ними КГБ расправлялся, как с восставшими лагерями. Разве что танков не вводил... Господи, зачем бесы детишек-то мучили?. Малочисленная группка коротко стриженных мальчишек... этих... как их? “индуистов”, что ли? Или как-то иначе... Помнится, в желтых накидках, похожих на халаты, пританцовывающих под барабан на улицах, зрелище в городах редчайшее. Неужели власть так боялась их влияния на толпы спивающихся русаков, которых кроме хоккея и винного магазина за углом уже ничего не волновало?.. А ведь и в самом деле боялась малейшего шевеления мозгов у “подданных”, применяя террор по малейшему поводу...

- У вас в России были сложные отношения с КГБ-шной бесовщиной? - осторожно спросил он, когда Жак вернулся.

- А вы решили, я хромаю из любви к искусству?

До утра Савелий не спал. Только здесь, в доме Жака, начал, казалось ему, постигать, откуда выросла, окрепла несгибаемая сила, неожиданно взрывная, иным казалось, дикая ярость “Анастасии”, вчерашней школьницы, девчонки, которую интернет-гебисты дружно крестили “невменяемой”, “злобным врагом государства”, “протопопом Аввакумом...”

В зеленом “Ситроене”, по дороге на аэропорт, поделился с Жаком сокровенными мыслями. Жак неожиданно возразил:

- Не знаете вы нашей Лолы, господин музыкант!. Она книжница. Славистка от Бога. Поэты Серебряного века, не говоря уж о вечном Александре Сергеевиче - все наизусть... Мой день рождения прошел под звездой Осипа Мандельштама. И часа не посидели в разговорах, у нее уж слезы на глазах:

“И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных...”

А затем декламировала взавхлеб все, сотворенное Осипом, когда ему оставалось, как пели в войну, “уж до смерти четыре шага”, декламировала, как молилась:

“Лишив меня морей. Разбега и разлета,
И дав стопе упор насильственой земли,
Чего добились вы? Блестящего расчета:
Губ шевелящихся отнять вы не могли...”

И так до поздней ночи

“Пусти меня, отдай меня, Воронеж...”

Вот кто ее родители, дорогой американец. А Жак, что? Она меня без хромоты и не помнит...

“Сколько прекрасных людей уничтожила, изгнала из страны безмозглая чумовая запугавшая самое себя российская власть!” - До самого аэропорта только об этом и думал. Прощаясь с Жаком, неожиданно и для себя, и для него расцеловался с ним.

- Что бы со мной, бедолагой Савелием, не стряслось, - тихо сказал в моем доме, на прощанье, Савелий, - Пусть я милой Анастасии-Лоле неприятен, пусть даже отвратен, рыжий слюнтяй, я буду любить ее до конца своих дней! Лубянка криком кричит “невменяемая”! “Мегера”! “Ненавидит всех нас!” Проклинает, как “кровавых палачей”...

Имеет на это, дорогие, полное право...

 Читать 4-ю часть повести “Анастасия”